What Is The Beginning Of Motherland?

Mikhail Lermontov "Motherland"

 I love my homeland, but in the strangest way;

My intellect could never conquer it.

The fame, earned with my blood and pain,

The peace, full of the proud fit,

The dark old age and its devoted tales

Won't stir in me the blithe inspiring gales.

But I do love, what for I do not know,

Its cold terrains' perpetuating quiet,

Its endless woodlands’ oscillation tired

The sea-like rivers' wild overflows.

Along the rural paths I favor taking rides,

And with a slow glance impaling morbid darks,

The trembling village lights discover on the side,

While thinking where this time for board I will park.

I like the smoke from garnered fields,

The sledges sleeping in the steppe,

The birches growing on the hill

That occupies the grassland gap.

With joy, that people fathom not,

I feel the rush of threshing scenes,

The covered with foliage huts,

The ornamented window screens.

And on the evening of the fete

I like to watch till the midnight

The dance with tapping and a chat

Of drunken fellows on the side.

Люблю отчизну я, но странною любовью!

   Не победит ее рассудок мой.

      Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой,

Ни темной старины заветные преданья

Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

   Но я люблю - за что, не знаю сам -

   Ее степей холодное молчанье,

   Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям;

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень.

      Люблю дымок спаленной жнивы,

      В степи ночующий обоз

      И на холме средь желтой нивы

      Чету белеющих берез.

      С отрадой, многим незнакомой,

      Я вижу полное гумно,

      Избу, покрытую соломой,

      С резными ставнями окно;

      И в праздник, вечером росистым,

      Смотреть до полночи готов

      На пляску с топаньем и свистом

      Под говор пьяных мужичков.

1841

Исаак Левитан

Золотая осень, 1895

Александр Пушкин "19 октября"

Роняет лес багряный свой убор,

Сребрит мороз увянувшее поле,

Проглянет день как будто поневоле

И скроется за край окружных гор.

Пылай, камин, в моей пустынной келье;

А ты, вино, осенней стужи друг,

Пролей мне в грудь отрадное похмелье,

Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,

С кем долгую запил бы я разлуку,

Кому бы мог пожать от сердца руку

И пожелать веселых много лет.

Я пью один; вотще воображенье

Вокруг меня товарищей зовет;

Знакомое не слышно приближенье,

И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы

Меня друзья сегодня именуют...

Но многие ль и там из вас пируют?

Еще кого не досчитались вы?

Кто изменил пленительной привычке?

Кого от вас увлек холодный свет?

Чей глас умолк на братской перекличке?

Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,

С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит, и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой

Слов несколько на языке родном,

Чтоб некогда нашел привет унылый

Сын севера, бродя в краю чужом.

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,

Чужих небес любовник беспокойный?

Иль снова ты проходишь тропик знойный

И вечный лед полунощных морей?

Счастливый путь!.. С лицейского порога

Ты на корабль перешагнул шутя,

И с той поры в морях твоя дорога,

О волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе

Прекрасных лет первоначальны нравы:

Лицейский шум, лицейские забавы

Средь бурных волн мечталися тебе;

Ты простирал из-за моря нам руку,

Ты нас одних в младой душе носил

И повторял: «На долгую разлуку

Нас тайный рок, быть может, осудил!»

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он как душа неразделим и вечен —

Неколебим, свободен и беспечен

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

Из края в край преследуем грозой,

Запутанный в сетях судьбы суровой,

Я с трепетом на лоно дружбы новой,

Устав, приник ласкающей главой...

С мольбой моей печальной и мятежной,

С доверчивой надеждой первых лет,

Друзьям иным душой предался нежной;

Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,

В обители пустынных вьюг и хлада,

Мне сладкая готовилась отрада:

Троих из вас, друзей моей души,

Здесь обнял я. Поэта дом опальный,

О Пущин мой, ты первый посетил;

Ты усладил изгнанья день печальный,

Ты в день его лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе — фортуны блеск холодный

Не изменил души твоей свободной:

Все тот же ты для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой;

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:

Но невзначай проселочной дорогой

Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,

Для всех чужой, как сирота бездомный,

Под бурею главой поник я томной

И ждал тебя, вещун пермесских дев,

И ты пришел, сын лени вдохновенный,

О Дельвиг мой: твой голос пробудил

Сердечный жар, так долго усыпленный,

И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,

И дивное волненье мы познали;

С младенчества две музы к нам летали,

И сладок был их лаской наш удел:

Но я любил уже рукоплесканья,

Ты, гордый, пел для муз и для души;

Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,

Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво:

Но юность нам советует лукаво,

И шумные нас радуют мечты...

Опомнимся — но поздно! и уныло

Глядим назад, следов не видя там.

Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,

Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук

Не стоит мир; оставим заблужденья!

Сокроем жизнь под сень уединенья!

Я жду тебя, мой запоздалый друг —

Приди; огнем волшебного рассказа

Сердечные преданья оживи;

Поговорим о бурных днях Кавказа,

О Шиллере, о славе, о любви.

Пора и мне... пируйте, о друзья!

Предчувствую отрадное свиданье;

Запомните ж поэта предсказанье:

Промчится год, и с вами снова я,

Исполнится завет моих мечтаний;

Промчится год, и я явлюся к вам!

О сколько слез и сколько восклицаний,

И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!

И всю до дна в честь нашего союза!

Благослови, ликующая муза,

Благослови: да здравствует лицей!

Наставникам, хранившим юность нашу,

Всем честию, и мертвым и живым,

К устам подъяв признательную чашу,

Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и, сердцем возгоря,

Опять до дна, до капли выпивайте!

Но за кого? о други, угадайте...

Ура, наш царь! так! выпьем за царя.

Он человек! им властвует мгновенье.

Он раб молвы, сомнений и страстей;

Простим ему неправое гоненье:

Он взял Париж, он основал лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!

Увы, наш круг час от часу редеет;

Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;

Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;

Невидимо склоняясь и хладея,

Мы близимся к началу своему...

Кому <ж> из нас под старость день лицея

Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений

Докучный гость и лишний, и чужой,

Он вспомнит нас и дни соединений,

Закрыв глаза дрожащею рукой...

Пускай же он с отрадой хоть печальной

Тогда сей день за чашей проведет,

Как ныне я, затворник ваш опальный,

Его провел без горя и забот.

1825

Alexander Pushkin "OCTOBER 19TH"

The forest casts its scarlet garments off,

The frost bedecks the withered fields in silver,

The light of day peeps out as if unwilling

And hides in the surrounding mountaintops.

Blaze up, o hearth, in my bare room, my prison.

And you, dear wine, friend of the fall’s cruel frost, 

Pour joyous tipsiness into my bosom,

Oblivion brief, make bitter cares seem lost.

For I am sad, and without any friend

To drink away with woe of separation,

Whose hand I’d clasp in heartfelt admiration

And wish good cheer for many years on end.

I drink alone.  Imagination lonely

In vain calls out for comrades who aren’t here.

No steps familiar can I hear approaching.

My soul gives up on waiting for friends dear.

I drink alone, and on the Neva’s banks

Today my gathered friends my name are naming. 

But –even there—aren’t many of you failing?

Who isn’t feasting now in your glad ranks? 

Who’s not kept faith with our tradition charming?

Whom has the cold beau monde stolen away?

Whose voice is stilled midst brotherly catcalling?

Who didn’t come? Who’s not there, couldn’t stay?

Our frizzy-haired free singer hasn’t come.

His eyes afire, with his guitar sweet-sounding.

In some Italian myrtle grove abounding

He sleeps in peace. No friendly local son

Carved out with care upon a Russian gravestone

A few brief words in his own native tongue

To give a gloomy greeting and sad haven

To northern sons lost, wandering far from home.

Are you now sitting midst your group of friends

You restless lover of strange skies and lees? 

Or  crossing still Earth’s steamy tropic ends

And endless ice on midnight Arctic seas?

Godspeed to you! From our Lycée’s gates striding

You, full of jokes, boarded a ship, set forth,

And since that time the ocean is your highway

Beloved child of seething waves and storms!

Wherever Fate did cast you on the seas

You kept the morals taught in first, fair years.

Our Lycée’s fun pranks’ clamor, yearning, tears

In stormy waves came back to you in dreams

And o’er the seas your hand to us extending

In your young soul our memories were kept

And you’d repeat: “to parting never-ending

By secret destiny we are, perhaps condemned.”

My friends, how beautiful our union is!

Eternal like the soul, it can’t be broken.

It withstands all, free, careless and outspoken

Our links were formed by friendship and the Muse.

Where’er we’re cast by Fate, whate’er it’s storing

Wherever happiness might let us roam 

We’re still the same: the whole world’s strange and foreign

And Tsarskoye Selo is our true home.

From place to place though chased by lightning dread,

In nets of cruel fate caught, uncomprehending,

I’d quaver in the bosom of new friendship

And sink caressingly my weary head…

My upstart angry prayers melancholy 

And trusting hopes of my first eagerness,

My tender soul, which other friends sought really,

Unbrotherly made greetings’ bitterness.

And now, stuck here, in this abandoned hole,

This shrine of barren blizzards and frosts bitter,

A sweet reward was given me: a visit

With three of you, three dear friends of my soul

I have embraced.  My outcast place of pining

Pushchin , my dear, you were the first to grace

You sweetened one more day in exile writhing,

Transformed it to a day of the Lycée.

You, Gorchakov – born lucky to the end,

Praise be to you! For Fortune's chilly gleaming

Have not traduced within your soul your freedom

You’re still the same for honor and your friend!

Completely different paths strict Fate assigned us;

We parted soon, once we set forth in life.

And yet by chance upon a country crossroads,

We met, and like two brothers clasped arms tight.

When I was chased by wrathful Fate so cruel

Estranged to all, an orphan with no home,

I’d sink my dreamy head down all alone

Awaiting you, the Muses’ herald true,

And then you came, inspired dawdling’s offspring

Delvig , my dear, your voice did then awake

My heart’s own warmth, for so long stilled and slumbering

And cheerfully I then did bless my Fate.

Since youth,  in us Song’s spirit ever burned,

With a divine disquiet us inspiring

Since youth towards us two Muses fleet came flying

Sweet was our lot caressing them in turn.

But already loved applause, shouts feverish.

You proudly sang just for your Muse, your heart.

My gift, like life, I frittered away heedless,

While you in silence honed your perfect art.

The Muses’ service brooks no vanity.

The beautiful must always be majestic.

Deceitful guidance gain we from youth frantic.

In noisy daydreams we rejoice, are free.

Then we come to—too late though! And now grievous

We gaze back whence we came, yet cannot see.

Say, Wilhelm , isn’t that how life did treat us,

My brother in the Muse, in Fate’s decree?

It’s time, it’s time! Our heartaches unallayed

Aren’t worth this world; let’s leave behind allusions!

Let’s hide our life away in shade’s seclusion!

I wait for you, my friend so long delayed..

Approach, and with the fire of magic Story

Revive the heart’s true teaching deep in us.

We’ll speak of snowy Caucasus peaks stormy,

Of Schiller, and of glory, and of love!

For me too, now it’s time.  My friends, feast on!

Within I feel a joyful premonition:

Remember my poetical prediction!

When one year’s passed, we’ll meet again anon!

Then will come true my dearest aspirations.

When one year’s passed and I come back to you:

How many tears, how many declamations!

How many cups raised high towards Heaven’s blue?

Refill your cups, friends, fill them up, I say!

Drink each last drop in honor of our union!

Now bless us with your jubilation, Muses!

Now bless us all, and long live our Lycée!

To all our tutors, our youth's noble keepers,

All honors, to the living and the dead!

As we with gratitude lift up our beakers,

All ills forgot, give thanks for blessings yet.

Refill, refill with passion, all your heart,

Again now, bottoms up, drink each drop blessèd!

And yet for whom?  O friends, I’ll let you guess it!

Hurrah! Our Tsar! Yes, let’s drink to the Tsar!

He’s but a man, and slave to time’s illusion,

Of rumors, doubts, and passions but a slave,

So let’s forgive his unfair persecutions:

He captured Paris, founded our Lycée!

Feast on, feast on, while we are all still here!

Alas, our circle hour by hour is thinning.

Who sleeps in coffin now, who’s orphaned, distant?

Fate sees us fade as our days disappear.

We bend invisibly, chill and grow lazy,

Drawn back to our beginnings, to our home…

Which one of us in old age on Lycée Day

Will be obliged to celebrate alone?

Unhappy friend! Amidst new generations,

Unwanted stranger, guest who just won’t leave,

He’ll think of us united in libations,

With shaky hand he’ll close his eyes, and grieve…

Yet may he still be joyous in his sadness

And pass that day but with his goblet old,

As I today, disgraced, locked in my fastness,

Have passed it without worry, without woe.

This refers to Nikolai Korsakov, 1800-1820, a Lycée classmate and bard, who died while traveling in Italy.

Fyodor Matyushkin, 1799-1872, another classmate, circumnavigated the globe and became Admiral of the Imperial Russian Navy.

Ivan Pushchin, 1798-1859, “my very first and priceless friend”, spent 30 years in Siberia for his part in the Decembrist uprising.

Prince Alexander Gorchakov, 1798-1883, a diplomat, later Foreign Minister, Chancellor of the Russian Empire.

Baron Anton Delvig, 1798-1831, was Pushkin’s beloved schoolmate, close friend, and fellow poet.

Wilhelm Küchelbecker, 1797-1846, a poet and classmate, exiled to 20 years hard labor for taking part in the Decembrist uprising.

Анна Ахматова "Родная земля"

           И в мире нет людей бесслёзней,

           Надменнее и проще нас.

1922

В заветных ладанках не носим на груди,

О ней стихи навзрыд не сочиняем,

Наш горький сон она не бередит,

Не кажется обетованным раем.

Не делаем ее в душе своей

Предметом купли и продажи,

Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,

О ней не вспоминаем даже.

Да, для нас это грязь на калошах,

Да, для нас это хруст на зубах.

И мы мелем, и месим, и крошим

Тот ни в чем не замешанный прах.

Но ложимся в нее и становимся ею,

Оттого и зовем так свободно — своею.

1961

http://ru.wikipedia.org/

http://spintongues.vladivostok.com/lermontov.htm

http://www.stihi-rus.ru/1/Lermontov/106.htm

http://www.stihi-rus.ru/1/Ahmatova/142-1.htm

http://rvb.ru/pushkin/01text/01versus/0423_36/1825/0386.htm

http://alexanderpushkin.com/content/view/68/36/
http://en.wikiquote.org/wiki/Anna_Akhmatova